Как вам удалось успеть сесть на брусчатку и не быть пойманным?
Я понимал, что место будет просматриваться. Но на моей стороне было преимущество – ведь предыдущие несанкционированные акции на площади были с транспарантами и флагами. На них полиция и должна была реагировать. А тут происходило что-то другое. Вначале я был незаметен. На мне была неяркая одежда серого цвета. И ее было немного– брюки, куртка.
В какой момент началась акция?
Когда вдруг на площади появился этот объект, скульптура – голый человек, смотрящий на свои прибитые к брусчатке яйца.
О чем говорил этот объект?
Я слышал о том, что на зоне, когда ужесточают режим, заключенные показывают, как они якобы прибивают свое тело. К этому жесту я добавил акт смирения перед государством. Ведь получается, что люди часто смотрят на то, что им мешает, что «прибивает» их, и ничего не делают. Это заставляет их чувствовать свою беспомощность.
Вы консультировались с врачами о возможных последствиях акции?
Нет. Я купил гвозди в строительном магазине, они были в смазке. Я промыл их с мылом и протер спиртовой салфеткой. Вот и вся подготовка. Я не видел никаких особенно страшных последствий для здоровья. Я же не в глазницу собирался вбить гвоздь и при этом не повредить глаз. Вот именно когда я вбивал и сидел, вообще страшно не было. А в момент подготовки было. Это было самое тяжелое время. Всякие страхи и фобии наваливаются с удвоенной силой. Действовать всегда проще.
А как проходили тренировки?
Я продумывал одежду, в которой пойду и скорость раздевания меня волновала. Я дома готовился быстро раздеваться. Я должен был быть уверен, что смогу за 40 секунд скинуть вещи и ни в чем не запутаюсь. Иначе произошло бы самое страшное – акция сорвалась.
Но к процессу вбивания гвоздя сложно подготовиться...
Страх – это естественное чувство, если о нем думать. Оно было у меня, но ушло в процессе подготовки. Единственное, что было важно по-настоящему – я не хотел пробить вену – было бы много крови. Задачи залить все кровью не было – это была бы какая-то- другая акция. Работа “о крови” или чем-то еще. Значит, мне нужно было стараться вбить гвоздь туда, где не идет синяя полоса. Когда все переводишь на такой формальный язык, становится не так страшно. Для себя нужно просто понять порядок действия. Что касается боли – кожную ткань пробить очень быстро. Гвоздь – острый. Я взял специальную, тяжелую, но маленькую кувалду, спилил с нее ручку, чтобы она была удобной, и все. Адреналин был, боли я особо не чувствовал.
Расскажите, что происходило после задержания?
Меня повезли в больницу, извлекли гвоздь, все обработали, наложили повязку – осталась открытая рана. Мне сделали укол от столбняка, со мной поговорил психиатр – как обычно. В этот раз он даже не задавал специальные вопросы, чтобы что-то выявить. Рядом сидел опер – охранял меня. Выписали антибиотики и меня увезли в отдел, закрыли в клетке – не знаю, обезьянник ли это. После нескольких вопросов – “кто помогал”, “как делал”, “получаю ли за это деньги” – меня увезли на суд. Прошли почти сутки. После трехчасового ожидания в автозаке меня вывели, и я направился в здание суда, мне сказали, что вокруг нет конвоя и меня просто отпустили. Я не понял, что произошло, я готовился к другим вещам. Интересно – государство решило сделать свой перформанс. Я ведь говорил о полицейском государстве – акцию даже специально сделал в день сотрудника полиции. А они меня убеждали, что накрыли меня на площади для того, чтобы мне было тепло. То есть хотели показать – смотрите, все не так. На самом деле мы очень добрые.
Если говорить приземленнее – в чем физические последствия вашей акции? Или медийной истории для вас достаточно?
Это, конечно, идеализация. Но каждый раз, когда я что-то делаю, то надеюсь, что люди, которые меня обсуждают и думают, поняли, что каждый человек может говорить, выходить и делать. На улицы могут выходить по одному или группами. Но, повторюсь, это идеализация. Но я хотел бы этого больше всего: чтобы человеческие инициативы – разной формы – получали свое продолжение. Я не могу быть уверен, что так и будет. Но, с другой стороны, прецедент остается и на кого-то в момент принятия решения моя акция подействует. Когда я что-то делаю, то преодолеваю фобии и страхи. То есть говорю, что каждый из людей способен на многое.
Как ваши близкие отреагировали на акцию?
Оксана Шалыгина – человек, с которым мы делаем проект “Политическая пропаганда”, где мы показываем других художников и размышления об искусстве в политическом подтексте – она меня поддерживает. Когда люди живут вместе, живут одним делом, и у них не формальные отношения, это естественно. Я не говорю, что она моя жена – я против института брака. Она – соратник, партнер. У нас есть дети – они тоже в каком-то роде “соратники”. Они – часть моей жизни и понимают, что происходит.
Вы готовите еще одну акцию?
Я не мыслю серийно. Нет такого, что у меня еще 10 акций впереди. Я ощущаю какие-то вещи, ситуация постоянно меняется. Когда все это собирается, я понимаю, что и как нужно делать.