Петербуржцы, выросшие в интернациональных семьях: "Мы все говорим на одном языке"

"Для бурят я не бурятка, для русских – не русская"

Алла Намсараева, журналист, 51 год

- Мой отец наполовину бурят, наполовину русский. Бурятский дедушка и русская бабушка познакомились во время Великой Отечественной войны, а поженились после победы, когда оба работали в госпитале. Бабушка – дочь священнослужителя Никольского морского собора в Петербурге. Естественно, она всю жизнь скрывала этот факт своей биографии. Когда дед предложил ей после демобилизации поехать к нему на родину в Бурятию, бабушка только уточнила: это где? "В Сибири", – ответил дед. "Ну хорошо, – согласилась бабушка. – Дальше Сибири не сошлют". В Бурятии у них родился сын – мой отец Дамба.

Моя мама Тамара Михайловна родилась в Улан-Удэ в русской семье. Именно русский стал языком, на котором мы общались; не будет же дед разговаривать на бурятском, если его в семье никто не понимает. Кстати, однажды, когда мне был год, дедушка попросил родителей, чтобы я пожила с ним в Тункинском районе, где он работал. Дед хотел, чтобы его внучка говорила на бурятском языке. Но родители меня не отдали. 

Потом я пошла в школу. В нашем классе учились русские, буряты, евреи, украинцы. Но мы не делили друг друга по национальному признаку. 

Когда  получала свой первый паспорт, в графе национальность я уверенно написала "русская".

Так сложилось, что для бурят я не бурятка, а для русских – не русская. 

После школы поступила в Ленинградский государственный университет, через пять лет окончила СПбГУ. Мне часто говорят, что Петербург – город националистов. Я прожила здесь 29 лет и ни разу не почувствовала этого. Наоборот, к девушкам с восточной внешностью всегда относились особенно, это было пикантно.

В Петербурге я вышла замуж. Мой бывший муж и отец дочери наполовину латыш, наполовину белорус, вырос он в Эстонии. К моменту рождения нашей дочери мама мужа уехала в Германию. Советский Союз уже развалился, мы не знали, где будем жить: в России, Эстонии, Латвии или в Германии. Я искала имя для девочки, которое бы нормально звучало на всех языках, дочь назвали Алисой. Она блондинка с голубыми глазами. Когда мы выходили гулять, все думали, что я няня. Помню, подруга моей мамы спросила: ну и какой же она национальности? Мы в шутку называли Алису русбуртышка: смешали в одном слове русскую, бурятку и латышку.

В Петербурге я работала журналистом. А в 2007 году стала пресс-секретарем Петербургского дацана (буддийский храм. – Прим. ред.). Меня стали привлекать к праздникам – религиозным и национальным. Было интересно, я постепенно проникалась темой буддизма, бурятской культурой. 

Раз в год ездила в командировку в Бурятию, в Иволгинский дацан, где находится центр российского буддизма. Настоятель Иволгинского дацана говорил мне: "Вам нужно приехать сюда, чтобы отдать долги родине". Я отвечала: "Покажите мне, где написано, что я задолжала родине". Мы смеялись. Но потом  так случилось, что переехала в Бурятию. 

Стала делать свою телевизионную программу, участвовала в съемках фильмов. Ездила в командировки по республике. У меня постоянно менялась картинка перед глазами. К тому же солнце над головой (в Бурятии 300 солнечных дней) и линия горизонта радовали больше, чем дожди и хмурое петербургское небо. Началась новая интересная жизнь. И сейчас я ощущаю себя больше буряткой, чем русской, потому что много общаюсь с бурятами, буддистами. 

Мою программу показывают каждый день и в разное время. Люди стали меня узнавать. Когда мы приезжаем в новое место снимать очередной выпуск, местные жители говорят: "Ой, Алла Намсараева приехала, мы смотрим вашу программу". Заговаривают со мной на бурятском языке. Мне немного стыдно, но языка я не знаю. Люди обычно удивляются: "Как не знаете? Вы же ведете программу на бурятском языке". Когда услышала это один раз, подумала, что они что-то перепутали. Но этот диалог повторялся с завидной регулярностью. Оказалось, что я много и бегло говорю о буддизме, употребляя термины. Люди их слышат и понимают, что это их родное, в результате всем кажется, что я говорю на бурятском.

---

"Если бы жил на Севере, ел бы сырую рыбу и мясо"

Виктор Худи, телеоператор, 38 лет

– Моя мама Зоя Хабирковна – ненка. Отец – русский, он приезжал в Ямало-Ненецкий автономный округ работать. Познакомился с мамой. Появился я. Отец уехал, и больше мы не виделись и не искали друг друга.

Вырос я в поселке Яр-Сале. Мама работала пекарем. Я ходил в школу. Помню, у нас было четыре первых класса: два поселковых и два интернатских. В интернатских учились дети оленеводов и те, кто приезжал из других поселков. Это в основном ненцы. Я оказался в поселковом классе, у нас были дети разных национальностей: ненцы, русские, татары.

В детстве ощущал себя ненцем. Наверное, потому что мама дома разговаривала со мной на ненецком языке. Язык понимаю до сих пор, но говорить не могу. И в детстве не говорил. Помню, мы приезжаем с родственниками на охоту, заходим в чум. Там сидит дед и спрашивает: "Это чей сын?" На русском отвечаю, что я сын Зои Хабирковны. Ямал же маленький, все друг друга знают. Многие удивлялись, почему такой светленький мальчик понимает ненецкий язык.

После школы я уехал в Петербург, поступил в Университет кино и телевидения. Конечно, после ненецкого поселка было тяжело в большом городе. Но помогали земляки, многие тогда учились в Полярной академии. Так вышло, что и в университете все мои лучшие друзья родом с Севера: из Ханты-Мансийска, Норильска. Образовалось такое землячество.

Сейчас я редко бываю на родине. Но если еду, то с радостью. Во-первых, там моя мама. Во-вторых, я очень люблю свой край, природу, какую-то особую северную атмосферу. Если бы жил на Севере, я бы и сейчас ел сырую рыбу и мясо – в детстве это было нормально. Кстати, если в доме появляется свежая рыба, обязательно делаю строганину. Если привозим оленину, тушу ее, это очень вкусно.

Конечно, за 20 лет жизни в Петербурге менталитет изменился. Я стал европейским человеком. Часто езжу в командировки. Но всегда на севере чувствую себя лучше, чем на юге.

Сейчас у меня подрастает дочь. И очень жаль, что я не могу передать своему ребенку ненецкий язык. Надо разговаривать, а я не могу, нет языковой практики. Получается, что на мне знание обрывается. И это очень печально.

---

"Иногда меня принимают за черкешенку"

Карина Назанян, научный сотрудник Военно-медицинского музея, 29 лет

- Мой папа – армянин, родился и вырос в Мончегорске. В этот город еще до его рождения переехали мои бабушка и дедушка. Мама – русская, она родом из Вологодской области. 

Они познакомились в Мурманской области, поженились, и в 1992 году на свет появилась я. Несмотря на своего армянского папу и специфическую фамилию, я всегда ощущала себя русской. В папиной семье национальные традиции сохранялись, в доме говорили на двух языках. Но мне это не передалось.

Имя мне дал папа. Он, конечно, говорил, что перед моим рождением ходил в библиотеку, штудировал книги с именами. Но я думаю, все было проще: отец назвал меня в честь своей сестры, ее зовут Каринэ. 

В Мончегорске я пошла в школу. В моем классе учились дети с разными фамилиями: были башкиры, азербайджанцы, армяне. Их родители оказались на Севере по распределению, еще до распада СССР. Никто не акцентировал  внимание на национальностях. К тому же все одинаково хорошо знали русский язык. 

У нас обычная семья, я привыкла, что родители всегда договаривались друг с другом, никто никого не строил. Но по отношению ко мне глава нашей семьи был строгим армянским папой. Если ему казалось, что я ярко накрасилась, делал замечания, ругал за зеленый лак на ногтях. 

Я с детства знала, что такое аджика и бастурма. Папа готовил их сам. Покупал мясо, овощи, специи и кайфовал от процесса. У отца всегда было трепетное отношение к зелени: если ее нет на столе, ужин не состоялся. Кстати, любовь к армянской кухне передалась и мне.

Армянского языка я не знаю. У меня менталитет русского человека, наверное, потому, что я думаю и говорю на этом языке. Но мне всегда было интересно узнать как можно больше о моих родственниках и армянском народе. Я узнавала постепенно, и не все мне нравилось.

Когда уже во взрослом возрасте приехала в Ереван, меня поразило, что там царит патриархат: как мужчина сказал, так и будет. Для армян это нормально, а меня задевало. В общем, ценности патриархальной Армении мне не передались. 

Помню, мы как-то приехали в родную деревню моих бабушки и дедушки – она находится на границе с Азербайджаном. Двоюродный дед сказал, что не будет со мной разговаривать, потому что я не знаю языка. "Пусть сначала выучит армянский", – заявил он. Меня поразила такая нетолерантность внутри семьи. Это были не самые приятные ощущения. Но так случилось. 

Кстати, в Армении, когда я иду по улице, все понимают, что я не местная. А в России меня принимают за армянку. Иногда думают, что я приехала с Северного Кавказа. Как-то ко мне в троллейбусе обратился мужчина, заговорил на непонятном языке. А когда осознал, что я его не понимаю, удивленно спросил: "А вы что, не черкешенка?" В общем, каждый во мне видит что-то свое. Хотя, повторюсь, я ощущаю себя русской. Получается, что я как будто свой среди чужих и чужой среди своих. И в России, и в Армении.